Александр Довженко (слева) работал военным корреспондентом во время Второй мировой войны
Бурные моменты украинской истории запечатлены не только в документах и фотографиях, но и в личных дневниках знаменитых людей.
В них немало грустных и смешных подробностей, о которых официальная хроника предпочитала молчать, пишет Роман Клочко в №16 журнала Корреспондент от 24 апреля 2015 года.
На званом обеде в Киеве по случаю приезда важного берлинского гостя 13 июня 1918 года собрались множество высших чинов. Здесь были и немецкий посол в Украине Альфонс Мумм, и министры из правительства гетмана Павла Скоропадского, в том числе министр иностранных дел Дмитрий Дорошенко.
Участники выступали с торжественными речами. Дмитрий Донцов, идеолог украинского национализма, работавший тогда директором Украинского телеграфного агентства (УТА), сидел на другом конце стола. У него нашлись собеседники поинтереснее выступавших, а потому докладчиков он слушал вполуха – а зря.
«Вдруг внезапно через стол посол Мумм попросил меня перевести на немецкий речь, произнесённую только что по-украински Дорошенко, – пишет Донцов в своём дневнике. – Мне пришлось встать и от начала до конца сымпровизировать перевод речи, которую я не слушал, но которую, по моему мнению, в тех обстоятельствах должен был бы произнести министр иностранных дел Украинского государства».
Самое интересное, что после окончания «перевода» к Донцову подошел адъютант гетмана Александр Палтов и весело шепнул ему на ухо: «Голубчик, а вы великолепно перевели!».
В гуще событий В столице Донцов появился весной 1918 года, ещё до прихода Скоропадского к власти. Его приезд не остался незамеченным – своими статьями, брошюрами и выступлениями, в которых пропагандировалось отделение Украины от России, Донцов прославился ещё до начала войны, благодаря чему был в Российской империи персоной нон-грата.
Без симпатий он относился и к украинским социалистам, составлявшим большинство в Центральной Раде и поначалу не разделявшим его убеждений. Видимо, именно эта неприязнь и активная позиция привлекли к Донцову внимание Скоропадского, который уже в мае, сразу после прихода к власти, предложил ему должность директора УТА. Донцов недолго думая согласился и с головой окунулся в работу.
По роду деятельности ему часто приходилось общаться и с гетманом, и со многими чиновниками тогдашнего правительства и, конечно же, с прессой. Последняя, особенно пророссийские издания, восприняла его назначение в штыки. Уже 4 июня Донцов пишет в своем дневнике о кампании, развязанной против него на страницах Киевской мысли и Рабочей жизни.
«Неизвестно, почему они выходят из себя – то ли потому что я выступал на съезде прессы по-украински, то ли потому что выступал против федерации [с Россией]», – иронизирует Донцов.
А спустя несколько дней записывает, что к этой кампании подключилась и Робітнича газета – орган украинских социал-демократов, разместивший в одном номере с критической статьёй о нем…рекламу его новой книги.
Не меньшее недовольство деятельностью Донцова выражало немецкое командование. 10 июня он сообщает, что командующий немецкой группой армий Киев генерал Гренер обратился к Скоропадскому с письмом о том, что УТА «не делает надлежащей рекламы гетману и слишком много пишет о волнениях в провинции».
В ответ на это на совещании у Скоропадского Донцов заявил, что вопрос «рекламы гетмана» Гренера не касается, а информацию о крестьянских выступлениях в регионах он получает от военного министерства. А придя на работу, узнал о настоящей причине «немецкого гнева» – союзники посылали в УТА массу телеграмм с рекламой себя любимых, многие из которых выбрасывались в корзину.
Помимо работы в агентстве, Донцов пытался активно влиять на внешнюю политику. В дневнике находим записи о его встречах с делегацией с Кубани, обращавшейся за помощью к украинскому правительству, о статьях в поддержку передачи Крыма Украине, о работе в составе политической комиссии мирной делегации, которая вела переговоры с большевиками.
5 июля Донцов делает запись о диалоге со своим тёзкой – российским представителем Дмитрием Мануильским: «Уходя, он спросил: «Донцов, вы же порядочный человек, почему же вы не являетесь большевиком?» - «Именно поэтому, Мануильский», – ответил я».
Есть в дневнике и записи о многочисленных встречах со Скоропадским, в резиденции которого автор часто бывал. Так, 11 июля гетман пожаловался ему на нехватку проукраинских кадров. Украинские социалисты с ним сотрудничать отказались, и ему пришлось опираться на вчерашних царских чиновников, которые хоть и имели управленческий опыт, но на Украину смотрели как на заблудшую часть Российской империи.
Поэтому неудивительно, что у Скоропадского во время разговора с Донцовым вырвались слова: «Ну, где есть эти украинцы? Ну, дайте их мне! Таких, как мне нужно, с которыми я мог бы говорить и работать! Где они?!».
Сотрудничество Донцова с гетманом закончилось в середине ноября, после того как Скоропадский, пытаясь найти новых союзников после поражения немцев, издал грамоту о федерации с «белой» Россией. Но и с украинскими социалистами, свергнувшими гетмана, вчерашний директор телеграфного агентства тоже не нашел общего языка. Члены их правительства, Директории, надеялись на то, что смогут заключить мир с большевиками. Их наивность выводила Донцова из себя.
21 декабря он пишет об одном из правительственных совещаний, на котором политик Николай Порш при обсуждении вопроса о большевиках предложил «послать им телеграмму, что на Украине уже завершилась смена режима и, следовательно, незачем после уничтожения реакции идти походом на нас». Донцов не выдержал: «Дошло у меня до яростного спора с ним. Не мог, хоть и выбирая слова, не назвать его дураком».
Он чувствовал себя чужим среди этих людей и поэтому уже 13 января 1919 года покинул Киев, уехав в Вену. А 16 февраля вступил в новую должность, возглавив пресс-службу украинской миссии в Швейцарии.
Огненный летописец Дневники другого известного украинца, кинорежиссёра и писателя Александра Довженко, переносят нас уже в начало 1940-х. Летом 1941 года Довженко оказался в Ашхабаде, где развернула свою работу Киевская киностудия. Но снимать кино в такое время режиссёр не хотел и настойчиво требовал отправить его на фронт, отказываясь от всех предлагаемых должностей.
В феврале 1942-го украинец таки добился своего и был назначен корреспондентом газеты Известия и фронтового издания Красная армия. Вскоре он оказался на Юго-Западном фронте.
Новая работа давала режиссёру возможность увидеть войну своими глазами и писать о ней на основе собственных впечатлений, а не газетных статей или сводок Совинформбюро. Поэтому на страницах его фронтовых дневников можно встретить немало эпизодов из будущих фильмов, которые переплетаются с впечатлениями автора от военных действий на территории Украины.
18 марта 1942 года Довженко, находясь в вагоне поезда в Ворошиловграде (нынешний Луганск) вспоминает об отбитых у немцев сёлах. Столь откровенный репортаж вряд ли появился бы на страницах Известий: «Люди не радовались своему освобождению. Им нечем было радоваться. Не было силы. Они смотрели на нас, бледные, измученные, и на человеческом обличье лежало клеймо чего-то такого, что нельзя выразить никакими словами, — клеймо позора, издевательств, морального разложения».
Не менее болезненно воспринял режиссёр неудачную попытку освобождения Харькова в мае 1942-го. 3 июня он записывает в своем дневнике, что причина провала не в превосходящих силах немцев, а в ошибках командования: «Жаль, что столько человеческих трагедий в жизни и смерти могут наделать, возможно, один-два посредственных человека».
Дальнейшее отступление Красной армии подарило Довженко ещё больше сюжетов. 13 июля он описывает случай на переправе через Дон на территории Воронежской области. Местный комендант решил проявить бдительность и устроил перед мостом проверку документов. Образовалась огромная пробка, на которую тут же обратила внимание вражеская авиация.
«Прилетело 27 бомбардировщиков. Уничтожили дотла. Что делалось, нельзя ни описать, ни забыть. Погибли ни за что тысячи людей, тысячи машин искалечено, сожжено. И всё из-за одного дурака. И никто не связал его, не застрелил. Я уверен, что он и до сих пор где-то «не пущает», – с болью вспоминал режиссёр.
Впечатления от войны послушно ложились на бумагу, превращаясь в статьи и рассказы. Постепенно вызревал и замысел нового фильма о войне, воплотившийся в киноповесть Україна в огні. Режиссёр планировал показать в нём все события военных лет – и отступление советских войск, и зверства оккупантов, и партизанское движение, и освобождение края.
В конце августа 1943 года Довженко познакомил с рукописью Никиту Хрущева, который остался доволен произведением и предложил издать его отдельной книжкой. Но ни в печать, ни на киностудию сценарий так и не попал. 26 ноября режиссёр, приехав в Москву, узнал, что Україна в огні не понравилась Иосифу Сталину и тот наложил запрет на её печать и постановку.
Новость стала для режиссёра тяжёлым ударом, от которого он так и не смог оправиться. Киноповесть была опубликована лишь после его смерти, а и фильм по её мотивам снят в 1967 году.
От войны до Майдана Летом 1942-го, когда перед глазами Довженко проносились картины отступления Красной армии, другой, тогда ещё не очень известный украинец, писатель Олесь Гончар, столкнулся с ужасами немецкого плена. Его, как и тысячи других солдат пленили на Белгородщине, а оттуда отправили в лагерь Холодная гора под Харьковом.
Здесь пленные часами простаивали под июльским солнцем в очередях за водой, которую выдавали по пол-литра в сутки на человека. К счастью, в этом месте Гончар пробыл недолго – вскоре его перевели в Полтаву, откуда он смог перебраться к бабушке, в слободу Сухую. Здесь будущий писатель работал в госимении (бывшем совхозе), а в июне 1943-го начал вести дневник, который не бросал до самой смерти.
В первой записи, сделанной примерно 19 июня, он описывает разговор с коммерсантами из Люботина (Харьковская обл.), которые наведались к управителю имения. Один из них рассказал Гончару о способах своего заработка. «Он ездил из Харькова в Артёмовск и за несколько пудов крестиков (у них это на пуды) выменял шесть вагонов соли. Плату он получил солью – несколько центнеров. Продал, разбогател, получил от бургомистра благодарность».
Но такие торговые операции проворачивали, конечно же, не все: большинству горожан выменянных на вещи продуктов хватало только чтобы прокормить голодную семью.
В село приезжали не только за продуктами, но и за работой. Большинство работников имения были приезжими: «Это харьковчане, днепропетровцы, люботинские, чугуевские, каменские… Или эвакуированные из Воронежа, Сталинграда, Белгорода. Ободранные, нищие, живут на баланде, работают почти без выходных. Как и мы, пленные».
Весь этот народ, как и местных жителей, оккупанты периодически «прореживали» принудительными наборами в Германию. Однажды, работая в поле, Гончар увидел типичную для того времени картину: «Шли обозы, подвод полсотни, полные народа и с полицаями на страже, а впереди, в рессорной коляске одноконной, – старый, трухлявый немец, едет и кашляет».
Как-то раз в имение пожаловали немецкие журналисты, чтобы передать по радио репортаж о благополучной жизни крестьян. Работников выстроили в ряд и заставили поздороваться. А вот дальше постановка не заладилась.
Вместо хрюканья свиней журналисты смогли передать лишь визг поросенка, которого дернули за хвост. Потом пошли к коровам, и переводчик попросил Гончара сделать так, чтобы они замычали. «Я сказал, что не имею ничего против. Но коровы как раз не желали мычать. Длинноногий журналист сам замычал, и это было передано по радио как доказательство подлинности производственного процесса».
В конце сентября 1943 года фронт подошёл к селу. После освобождения Гончар вступил в Красную армию и спустя месяц уже участвовал в боевых действиях. 1 ноября он записывает в своём дневнике впечатления от освобождённых мест на правом берегу Днепра: «Целыми днями бомбили села. Матери убиты, отцы на войне – одни малые дети плачут по хатам. Ужас. Раненая скотина, обожжённая огнем, табунами бегает в огне и дыму как бешеная».
Немало в дневнике и рассказов о зверствах оккупантов перед отступлением. Например, таких: «В Кировограде на каменоломне много населения пряталось от немцев. Немцы взорвали шахту и всех перебили, подушили газом, похоронили заживо».
День Победы Гончар встретил в Чехословакии.
«Интересное чувство уверенности, что ты жив и можешь жить до своего естественного конца, и уже тебе смерть не угрожает на каждом шагу», – пишет он в дневнике 9 мая 1945 года.
Наступило время для творчества. Эпизоды войны перекочевали на страницы романов Прапороносці, Людина і зброя, но позже уступили место сценам из мирной жизни.
А вот испытание на гражданское мужество писателю приходилось проходить неоднократно. В 1960-е годы он письменно отказался рецензировать произведение диссидента Ивана Дзюбы Інтернаціоналізм чи русифікація?, указав, что многие факты притеснения украинского языка и культуры, изложенные в нём, действительно имеют место.
Тогда же мужественно выдержал травлю за роман Собор, в котором показал наплевательское отношение к культурному наследию. А в октябре 1990 года… вышел на Майдан. Не протестовать – познакомиться с участниками студенческой голодовки, которая позже вылилась в забастовку, охватившую весь Киев, и получила название «революция на граните».
Одним из главных требований студентов были отказ от подписания нового союзного договора и отставка правительства республики. Общение с молодёжью, среди которой была и его внучка Леся, оставило у Гончара приятные впечатления – он был восхищён готовностью к самопожертвованию, к борьбе за Украину.
А вот реакция однопартийцев в парламенте его просто убила: «Юхновский как председатель комиссии докладывает им о требованиях голодающих студентов, о том, что отчаявшиеся молодые люди готовы на всё, «вплоть до массового самосожжения», а в ответ ему – хохот, жирное ржание этих парламентских жеребцов!».
Придя домой, Гончар написал заявление о выходе из КПУ, в котором указал и причину своего решения: «С такими беспредельно жестокими, встречающими хохотом трагедию собственного народа, не хочу иметь ничего общего».
Он хорошо понимал, чем грозит ему такой шаг, поэтому и записал в дневнике: «Ухожу в одиночество». К счастью, вскоре выход из партийных рядов приобрёл такие масштабы, что партийному руководству стало не до Гончара.
***
Этот материал опубликован в №16 журнала Корреспондент от 24 апреля 2015 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.
