Всеукраинская общественная организация поисковиков «Союз «Народная память», одно из направлений работы которой — миссия «Черный тюльпан», отметила пятилетие основания
Изначально предполагалось, что волонтеры «Народной памяти» будут искать и перезахоранивать останки людей, убитых во время Первой и Второй мировых войн. Однако последние два года они занимаются эксгумацией и эвакуацией тел погибших на Донбассе защитников Украины.
В конце беседы руководитель организации Ярослав Жилкин показал рабочие тетради, которые волонтеры ведут в экспедициях. Схемы, рисунки, условные обозначения. Сухо и четко: «096 (номер мешка), фрагменты ног, предположительно женских — ступня правой ноги, левая нога цела. Найдены возле сгоревшего „Урала“ №…», «099, фрагменты человеческого тела — нога, лежала в лесополосе неподалеку от расположения украинских войск», «труп № 046 — сильно обгоревший, в кабине, размер ноги 42», «труп № 107 — накрыт полиэтиленовой клеенкой в розово-зеленую клетку, разут». И так страница за страницей: что нашли, где нашли…
— Недавно вы в «Фейсбуке» прокомментировали свой пост от 26 ноября 2014 года. Там речь шла об останках двух бойцов, найденных в районе Саур-Могилы. Тело первого было прикопано, останки второго заметили комбайнеры. Кости были разбросаны на площади около 400 квадратных метров. Цитирую: «К весне „второго“ уже не нашли бы. Документы истлели бы, а останки растянули бы при перепашке. Да и вряд ли многих сможем найти. Время работает против нас… Это ощущение собственного бессилия… Ощущение, что, кроме нас и близких, это никому не нужно». Сейчас вы дополнили: «Это было два года назад. Но так ничего и не изменилось. Вот только жаль упущенного времени».
— Пост тогда написал под впечатлением. Мы только вернулись «оттуда». Было очень трудно: холодина, физически вымотались, — говорит Ярослав Жилкин. — Вечером того дня рассуждали: прошло всего два месяца после боев за курган, а что будет через год? Поэтому и пришло осознание: всех не найдем.
Мы понимаем это и сейчас. Все же занимаемся поисками захоронений Первой и Второй мировой. Работы столько, что… Поэтому пафосная фраза, что «война не закончится, пока не будет похоронен последний солдат», стала банальностью. Это неосуществимо — давайте будем реалистами. Иное дело, что и государство, и общественные организации должны сделать все возможное, чтобы максимально, подчеркиваю, максимально приблизиться к этой цели.
Осенью 2014-го и зимой 2015-го мы стучались во все двери. Я приходил к чиновникам: «У нас силы заканчиваются, делайте что-нибудь, принимайте бюджет, создайте какую-то структуру».
— И никто не реагировал?
— Ну так не могу сказать. Что-то делали. Но! Судите сами. В сентябре 2014-го мы по уши влезли в проект «Эвакуация 200», чуть позже названный «Черным тюльпаном». Возвращаемся из очередной поездки, накопили массу информации, есть видение, как дальше продолжать работу. И тут с удивлением узнаю, что, оказывается, в Киеве на высшем уровне прошло совещание «Проблематика пошуку та iдентифiкацiї тiл загиблих з непiдконтрольної територiї». Как это можно обсуждать без тех, кто выполнял эту задачу, для меня загадка.
Потом еще несколько подобных совещаний прошло без нас, пока мы все же не напросились. Доводили до сведения факты, рассказывали и так далее, но все бесполезно. Ведомства просто перепасовывали нас друг другу. Мол, а мы причем? Нет поисковых бригад, деньги не предусмотрены и прочие «аргументы».
— Почему вы стали заниматься такой, прямо скажем, не очень благодарной работой?
— В конце августа, после боев на Саур-Могиле и Иловайского котла, на YouTube «гуляли» страшные кадры: брошенные тела, сгоревшая техника. Родственники бойцов обивали пороги чиновников. Стало ясно, что останки сотен людей могут пропасть без вести навсегда, если не принять срочные меры. Министерство обороны как-то договорилось с той стороной. Задача — эвакуировать тела, вывезти их любым способом, а хоронить уже после процедуры опознания. Та сторона не хотела этим заниматься, потому что работа грязная, мягко говоря. И они не мотивированы выполнять ее. Не было толерантности в тот момент.
— Сейчас есть?
— Сейчас ситуация лучше. Но люди по-прежнему пытаются воевать с мертвыми. На мой взгляд, это как-то… не достойно уважения, как минимум. «Пусть гниет» — такая позиция никому чести не делает.
В так называемой «ДНР», когда наши военные обратились с просьбой разрешить поисковые работы, дали добро: «Пусть заходят ваши, но только гражданские, военных не пустим». В Национальном военно-историческом музее собрали маленькую группу, потом позвонили мне, и я сразу согласился. В первую поездку отправились 12 поисковиков во главе со мной.
— Сколько волонтеров участвовало в поисках?
— Всего выезжали 64 человека.
— Кто эти люди?
— Есть киевляне, криворожане, днепровцы, ребята из Оржицы (Полтавская область). По специальности — археологи, предприниматели, водители, ювелиры…
Работали по сменам. Жили ну в очень спартанских условиях: туалет на улице, умывались ледяной водой, ели консервы. Режим жесткий. Подъем в пять утра. Плюс моральное истощение от того, с чем работаешь, от осознания опасности — то под обстрелы попадали, то недружественно нас встречали, обзывали, автоматами тыкали. А каково мотаться по взорванным дорогам и заминированным полям, рассказывать не надо. Возвращались около полуночи. А надо же было еще тела в холодильник отвезти, документы подготовить.
Нас никто ничему не учил. Вели записи по наитию. Фиксировали дату, локацию, телефоны людей, которые что-то видели, делали зарисовки, где тела лежали, что при них обнаружено.
— Еще до боевых действий на Донбассе читала, что ваша организация занимается перезахоронением людей, погибших во время двух мировых войн. Сколько останков нашли?
— За 2011—2013 годы — около трех тысяч 400, не считая немецких военных. В общем, порядка четырех тысяч.
Но те поиски не идут ни в какое сравнение с нынешними. Тогда работали в комфортных условиях. Все запланировано, никакой спешки: спокойно сфотографировал, записал, отдохнул, поел.
— И полное одобрение окружающих.
— Конечно. Неизвестный солдат обретал могилу. Святое дело.
Что касается нынешней ситуации, разница в том, что тела свежие. Это неприятный вид, неприятный запах. Очень мягко говоря. А у тебя практически ноль мотивации, зачем тебе лично это надо. Про себя все время долбил: нужно, нужно, кто-то же должен.
До этого видел трупы только после автоаварий. Как-то помогал вытягивать женщину из покореженной машины, она была вся в крови. Помню те чувства. Но это было, простите за подробности, свежее тело. И то был потрясен до глубины души.
Боялся первой «встречи». Дико боялся. Справлюсь или не справлюсь? На сборы было полдня. Все на нервах: завтра в шесть утра нас ждут в Покровском. Что брать? Какие перчатки? Как защитить одежду, чтоб потом не выбрасывать? Если прикоснешься к трупу, запах впитывается мгновенно.
Вроде все взяли. Понимаем, что чего-то не хватает. Чего? Сами не знаем. Заехали в «Эпицентр». Бегом по залам с тележкой. Как тела будем упаковывать? Надо пленку. Самую плотную. Чем подписывать? Надо фломастеры купить. А бирочки? Тоже купили. Это был мозговой штурм прямо у прилавка.
— На Донбассе местные жители рассказывают, что шахтные отстойники, реки, озера, шурфы заполнены трупами: «Накидали, хлорки насыпали…»
— Могу пополнить коллекцию этих историй. Слышал, что под Красным Лучом наши собирали тела в вертолет, который потом, дескать, над прудом их выбросил. Это бред. Конечно, дыма без огня не бывает. Иногда стоит лишний раз проверить. Но байки про эти шурфы, про «приехал КамАЗ с телами»…
Хочется задать вопрос: знаете, что такое закидать КамАЗ телами? Это не штабеля красивые, которые легко взять. Чтобы перенести такое количество тел, нужна бригада из 20—30 человек. Но главное — зачем все это делать? Зачем тратить силы и время? Какой смысл?
То же могу сказать и о мобильных крематориях. Это мифы, фейки, гуляющие по Интернету.
— Сколько тел уже вывезли волонтеры «Черного тюльпана»?
— Больше трехсот тел и фрагментов. Кроме эксгумации и поисков останков, забирали трупы из моргов Донецка или Луганска. После боев под Дебальцево и Донецким аэропортом противоположная сторона отправляла их туда, потом нам давали «коридор», и мы забирали. Бывало, загружали машину до верха.
Разное случалось. Однажды вблизи Луганска ребята заехали на минное поле, промчались буквально в нескольких сантиметрах от противотанковой мины. Чуть инфаркт не получили.
Как-то пришлось на нашей военной машине отправиться на территорию сепаратистов. Флаг сняли, и все. Они нас заверили: «Езжайте, не бойтесь. Стрелять не будем». Поехали, отработали.
— Такая деятельность требует немалых расходов. Где берете деньги?
— Из собственного кармана. Когда стало совсем невыносимо, просил о помощи через «Фейсбук»: «Ребята, тепловизоры это хорошо, но надо же и о погибших не забывать».
Зимой 2015-го совсем отчаялся. Ко мне пришли перед очередной поездкой: «Ярослав Александрович, машину надо ремонтировать, купить колеса. Это 25 тысяч, и ребятам на проезд еще 13 тысяч».
А у меня в кармане 200 гривен, и в кассе пусто. Сколько можно клянчить в соцсетях? Когда-то, в хорошей жизни, жена подарила приличные часы. Продал. Хватило на два месяца «закрыть» нужды.
— Недавно разговаривала с сотрудниками фонда «Восток SOS», документирующими истории пленных. Они констатируют массовый осознанный садизм со стороны пророссийских боевиков и российских военных по отношению к попавшим «на подвалы». Вы видели последствия этого?
— Видели. С обеих сторон. Не буду конкретизировать. О таком особо не распространяемся, это может навредить делу. Мы научились определять, до смерти или после нанесены травмы. Видели людей, расстрелянных в упор, перерезанные части тела, причем явно после смерти, то есть человека многократно умертвили различными способами, у некоторых — связанные за спиной руки и простреленные черепа, забитые в глотку фрагменты вооружения. Всякое видели.
Помню останки гражданского. Он погиб не в результате обстрелов. Ехал забирать семью товарища и пропал на блокпосту. Видно, что ноги ему переломали при жизни, то есть сильно избили.
— В одном интервью вы сказали, что психолог советовал вам грузить тела, словно мешки с картошкой. Как в таких условиях не рехнуться? Что делаете, чтобы не сломаться? Человеческая психика ведь не приспособлена для такой работы.
— Помогала водка. Мы называли ее «жидкий антидепрессант». Пили на ночь, чтобы просто выспаться.
Когда волонтеры-психологи предложили помощь, многие наши говорили: «Я ж мужик. Это не ко мне». А я не стеснялся. На смене ведь всегда держишь себя бодрячком: «Все будет классно». Ни в коем случае нельзя показать ни уныния, ни страха. А внутри-то все накапливается.
Справлялся так. Когда отъезжал от зоны АТО километров на 150, начинала накрывать волна. Особенно если слушать музыку. Орал прямо в машине. Долго. До хрипоты. Так, что срывал голос. И наступало облегчение.
Советовал ребятам обращаться к специалистам. Сошедших с ума у нас нет, но у двух человек возникли проблемы с алкоголем.
— К вам обращаются родственники людей, тела которых вы обнаружили?
— После того как нашли, как правило, нет. Я их понимаю. Они справляются с собственным горем. Им не до благодарностей. Да мы и не ждем. А когда ищут, конечно, звонят.
— Сколько пропавших без вести еще не найдено?
— Осталось много запутанных случаев, когда непонятно, кого и где искать. В самом начале нашей работы все тела, как говорится, были на поверхности. Потом технику, возле которой часто находили убитых, начали распиливать на металлолом. Признаки первичного захоронения пропали. То снег выпал, то новая поросль появилась, уже ничего не видно. Сложнее и очевидцев событий разыскать.
Пропавших без вести числится около 500 человек. И искать их все труднее и труднее. Думаю, что мы, наверное, никогда не найдем последнего солдата этой войны.
А теперь о главном. Мы стараемся донести до людей, проживающих на оккупированной и на прифронтовой территории, чтобы не боялись обращаться к нам. Нас интересует период, когда там проходили боевые действия.
Все, кто обладает какой-либо информацией о том, где нужно произвести поисковые работы, звоните на бесплатный номер горячей линии 0 800 210 135 или пишите на сайт naidy.org.ua.
Фото в заголовке с сайта naidy.org.ua
