Статья опубликована 20 июля 1953 года в Time.
По Садовому кольцу — широкой, оживленной транспортной артерии в центре Москвы — двигалась колонна танков и грузовиков с солдатами. Время — 5 вечера, день — 27 июня. В Москве такое увидишь редко, и западные дипломаты не оставили это событие без внимания.
Тем же вечером в Большом театре на площади Свердлова гигантский красно-золотой занавес пополз в стороны: давали новую оперу «Декабристы» — пропагандистскую постановку об офицерском восстании в 1825 году, при восшествии на престол царя Николая I. На сцене были лучшие певцы СССР, но главной сенсацией вечера стала не сама опера. Оглянувшись на гигантскую правительственную ложу в центре сверкающего позолотой бельэтажа Большого, зрители замечали там необычный аншлаг. В ложе, неподвижно, без улыбок, со сжатыми губами, сидели высшие руководители страны — кто-то в темных костюмах, кто-то во всем блеске мундиров и орденов.
Появление всех советских лидеров в Большом — о нем не сообщалось заранее — стало одним из немногих случаев за те месяцы, что прошли после смерти Сталина, когда они считали нужным публично продемонстрировать единство своих рядов. Впрочем, приглядевшись повнимательнее, зрители видели, что среди знакомых всей стране лиц не хватает одного — жестокого, хитроватого, гладко-бесполого лица Лаврентия Берии, первого заместителя председателя Совета Министров, министра внутренних дел (шефа полиции), куратора атомной отрасли. На следующее утро московские газеты сообщили о визите власть предержащих в Большой, перечислив по именам двенадцать лидеров. Имени Берии в списке не было; никаких объяснений его столь бросавшегося в глаза отсутствия тоже не давалось.
Иностранные послы, включая американского представителя Чарльза Болена (Charles Bohlen) (для которого билетов на спектакль не нашлось) сообщили эту новость в свои столицы; иностранные журналисты посудачили и успокоились. По Москве ползли смутные слухи, но точно никто ничего не знал. Кое-кто вспомнил, что Берия с семьей живет в элитном районе у Садового кольца, — как раз в том направлении двигались танки — но там же находятся резиденции многих других советских лидеров. Американский посол Болен испросил у Вашингтона отпуск, и вылетел через Париж на Майорку.
За кулисами
Иностранцы, да и подавляющее большинство русских, лишь позднее узнали, что десять дней спустя где-то в Москве состоялся пленум Центрального комитета КПСС. В его состав входят 200 самых влиятельных коммунистов России, люди, облеченные огромной властью, охваченные столь же великим страхом. Они собрались, чтобы услышать самую важную новость за те 93 дня, что миновали после смерти Сталина: борьба за власть между кремлевскими титанами началась.
На трибуну поднялся рыхлый премьер Георгий Маленков: его доклад был посвящен лично товарищу Берия. Этот человек, которому мы верили, заявил Маленков, виновен в «преступных антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала». В чем же состояло его ужасное преступление? В том, что «подлый провокатор... пытался поставить министерство внутренних дел над партией и правительством».
Человек, не побоявшийся озвучить такое обвинение, явно был в силах придать ему силу закона. Осмелился ли кто-то из этих внушавших страх и живших в страхе людей бросить вызов Маленкову, потребовать доказательств, подтверждающих столь серьезные утверждения, или выступить в защиту товарища Берии? В сообщении о пленуме говорилось лишь, что ЦК решил исключить Берию из партии как «врага народа».
Еще через несколько дней 33 члена Президиума Верховного Совета официально освободили Берию от всех государственных постов и постановили, что его дело будет рассматривать Верховный суд СССР. Обвинение — государственная измена.
Волчья стая
Все это было обнародовано лишь позднее, однако 6 июля, накануне Пленума ЦК, в правительственной газете «Известия» появилось лаконичное заявление: любой советский руководитель, не уделяющий должного внимания принципам марксизма-ленинизма, недолго останется на своем посту.
Публично все было названо своими именами только на прошлой неделе, на заседании Московского горкома КПСС. В Колонном зале Дома Союзов — бывшего Дворянского собрания — Первый секретарь МГК Николай Михайлов зачитал двум тысячам партийцев постановления пленума и Президиума. Один из самых матерых волков коммунизма пал, и волки поменьше кинулись рвать зубами его труп. ТАСС сообщал: «Выступавшие на заседании гневно осудили подлого врага партии и советского народа — агента международного империализма Берию». Аудитория аплодировала.
Обвинения были изложены в официальном партийном органе — газете «Правда»: Берия 1) использовал МВД (тайную полицию) «против партии и ее руководства, против правительства СССР», выдвигая «работников в Министерстве внутренних дел по признаку личной преданности ему»; 2) «всячески тормозил решение важнейших неотложных вопросов по укреплению и развитию сельского хозяйства... ставил своей целью подрыв колхозов и создание трудностей в продовольственном снабжении страны»; 3) стремился «активизировать буржуазно-националистические элементы в союзных республиках».
Фасад
Из сообщения в Правде, опубликованном через 13 дней после того, как на Садовом видели танки, русский народ впервые узнал о произошедшем. В Москве у газетных киосков выстраивались длинные очереди; кое-кто останавливался, чтобы просмотреть газету прямо на улице — такое в российской столице увидишь редко. Другие толпились у газетных стендов, читали сообщение, и шли дальше по своим делам. День был теплый, солнечный. Люди отправлялись за город, пляжи на Москве-реке были забиты людьми. Популярная футбольная команда — московское «Торпедо» — встречалась с киевским «Динамо»: проиграла 1:3. Вечером иностранные дипломаты собрались на коктейле в аргентинском посольстве; они мило беседовали с Андреем Вышинским, который еще в мае покинул свою резиденцию на Лонг-Айленде — его вызвали в Москву. Неужели, гадали дипломаты, он понадобился в качестве обвинителя на новом показательном процессе? Но никто из них, естественно, не задал этого вопроса улыбчивому, непринужденному прокурору Вышинскому.
Остальной мир узнал о падении Берии на рассвете, из передачи Московского радио; за ней последовало официальное сообщение ТАСС. Пресса начала обсуждать известие на все лады. «Новая чистка решает исход борьбы за власть в пользу Маленкова», — кричал заголовок в Detroit News. «Чистка: взлет Молотова, опасность для Маленкова», — провозглашала New York World-Telegram. Она же позднее поместила на первой странице статью под заголовком: «Падение Берии дает новый шанс миру во всем мире». New York News придерживалась противоположного мнения: «Отстранение Берии может означать войну». Старая солидная New York Times охлаждала страсти: «Признаков изменения политического курса не видно». Дипломаты по всему миру толковали произошедшее с собственной колокольни. Госсекретарь Джон Фостер Даллес (John Foster Dulles) заявил: «За этими новыми судорогами ... кроется подспудная слабость режима». Британский заместитель министра иностранных дел Энтони Наттинг (Anthony Nutting) назвал падение Берии «плодом нашей силы». В Бонне соперники Аденауэра сочли, что оно дает им преимущество на предстоящих выборах. В Югославии приспешники Тито увидели в случившемся доказательство «внедрения Кремлем титоизма в странах-сателлитах». В Индии закат Берии расценили как подтверждение тезиса Неру о том, что Москва не сможет до бесконечности контролировать Пекин.
Подлинная арена
В зарубежных комментариях — даже в коммунистической прессе — это событие оценивалось с точки зрения его воздействия на внешнюю политику, однако подлинной ареной здесь была политика внутренняя, а зрителями — советский народ. Причина задержки с сообщением об аресте Берии вскоре стала очевидна: массы необходимо было подготовить. Теперь партийные функционеры и активисты выступают перед рабочими и крестьянами с Правдой в руках. Партийцы рангом поменьше быстро «поймали мелодию». Директор завода «Серп и Молот» рвал и метал: «Пусть этого подлого уклониста беспощадно покарает суровая рука советского правосудия». Вечерняя Москва цитировала девушку-штукатура Тамару Демичеву: «С огромным возмущением и гневом мы, молодежь, строящая Университет, узнали о гнусных делах презренного иностранного наймита».
Впрочем, корреспондент Associated Press Эдди Гилмор (Eddy Gilmore), только что вернувшийся домой после двенадцатилетнего пребывания в Москве, дает более достоверную трактовку настроений в русском обществе: «Можно сделать вывод, точный, как время, что показывают часы на Спасской башне — сегодня по всему коммунистическому миру члены партии, от самых высокопоставленных до рядовых, ощущают на своей шее ледяные пальцы политического террора. Сам масштаб такого события, как крушение Берии, неизбежно напоминает им: если бы не каприз судьбы, любой из них мог бы оказаться там, где сейчас сидит он».
Но где именно сидит сейчас Берия? Гилмор объясняет: «Если процедура не изменилась, Берия — верховный вождь советской тайной полиции — сидит в одной из камер собственной тюрьмы на Лубянке ... По странному совпадению, там же расположен и его служебный кабинет. Я много раз видел, как он входил и выходил из здания на Лубянке. Он приезжал на черном лимузине, и, в сопровождении охраны, окружавшей его со всех сторон, исчезал в его глубинах». Где были телохранители Берии 27 июня? И жив ли он вообще? Что означает его арест, каковы будут последствия этого события? Вопросов здесь больше, чем ответов. Но отчасти произошедшее можно объяснить, если мы вспомним, какие посты занимал Берия, и каким реальным влиянием он обладал.
Гиньоль в масштабе страны
Друзей у Иосифа Сталина не было, но его всегда окружали льстецы, и дольше всех в этой когорте продержался Лаврентий Павлович Берия. Как и Сталин, Берия родился в Закавказье — в Грузии. По официальным данным он происходит из бедной крестьянской семьи, жившей под Сухуми. В 18 лет он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (большевиков). Он работал в подполье, после падения царского режима, при новом правительстве Азербайджана попал за решетку, но был выпущен по просьбе российского посла Кирова. Затем Берия поступил в ЧК (тайную полицию); он активно участвовал в свержении правительств республик Закавказья и их насильственном присоединении к СССР.
По официальной версии его «послужной список» в молодые годы во многом совпадает с карьерой Сталина, однако специалисты воспринимают эти параллели с подозрением, ведь именно благодаря фальсификации истории Сталин впервые обратил на Берию благосклонное внимание. В 1935 году Берия написал брошюру, прославляющую роль Сталина в большевистском движении Закавказья. Лживая почти во всех фактических деталях, эта работа изображает его «рыцарем без страха и упрека»; именно она послужила основой для многих ложных обвинений против Троцкого и лидеров других фракций, оспаривавших притязания Сталина на личную власть.
Примерно в это же время произошло сенсационное убийство покровителя Берии — Кирова; Советский Союз стоял на пороге кровавой политической бойни. Орудием чистки, спровоцированной убийством Кирова, стал глава НКВД (преемника ЧК) — громила в кожаной фуражке по имени Генрих Ягода. Ягода трудился в поте лица, и получил за это достойную «награду»: подобно тысячам его собственных жертв, всесильный нарком был объявлен врагом народа, шпионом империалистических разведок и др. Он был третьим по счету шефом советской полиции — до этого ее возглавляли Феликс Дзержинский, худощавый польский дворянин с кошачьим взглядом, удостоившийся почетного погребения на Красной площади, и Вячеслав Менжинский, тоже поляк: именно он был автором идеи знаменитых показательных процессов 1936 году с Вышинским в роли обвинителя (Менжинского позднее постигла та же судьба, что и Ягоду).
Ягода, ставший одним из главных персонажей крупнейшего показательного процесса, признался (после того, как с ним основательно «поработали» на Лубянке) в том, что он замышлял «дворцовый переворот», но отрицал обвинения в шпионаже. В суде он заявил: «Если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки — им незачем было бы держать в Союзе такую массу шпионов». Он был казнен, а пост наркома занял безумец Николай Ежов — при нем количество расстрелянных и брошенных в тюрьму исчислялось уже миллионами. У Ежова, которого часто называли «любимым учеником нашего вождя и учителя товарища Сталина» были и собственные «ученики» — среди них числился и тучный, бледный молодой человек по имени Георгий Маленков. На своем посту новый нарком провел два года, после чего тоже исчез. Его преемником стал Лаврентий Берия.
Внешний либерализм
Благодаря «интеллигентскому» пенсне и усердно распространяемым пропагандистами историям о его любви к игре на пианино и глубоких познаниях в архитектуре Берия придал ореол респектабельности тайной полиции — которую к тому времени боялись настолько, что избегали упоминать даже ее название. Весь аппарат НКВД претерпел реорганизацию. Тысячи людей были выпущены из тюрем: утверждалось, что это сделано по личному распоряжению Сталина (и Берии), а подлинными виновниками репрессий были Ягода и Ежов. Однако под прикрытием этого внешнего «либерализма» Берия превратил НКВД в самую беспощадную и разветвленную полицейскую структуру в истории.
Именно Берия расширил систему лагерей, где труд заключенных эксплуатировался в интересах государства, до такой степени, что, по осторожным оценкам специалистов по России, что эта империя принудительного труда охватывала до 15 миллионов человек. Он также усилил военную составляющую НКВД, доведя ее до примерно 15 отборных дивизий, напоминающих гиммлеровские СС. При нем информаторы действовали в каждом советском учреждении, на каждом заводе, в каждом колхозе — даже в каждом доме. В самой партии у него были «шпионы, следящие за шпионами»: информация стекалась в НКВД и через Берию докладывалась Сталину. Его оперативники выследили и убили Троцкого в Мексике. Когда Германия напала на Россию, бериевская полиция стала для Сталина организационной опорой. Он включил шефа НКВД в состав Государственного комитета обороны (кроме него туда входили лишь сам Сталин, Маленков, Молотов и Ворошилов); так Лаврентий Берия наконец оказался на самой вершине советской властной пирамиды. После войны, когда положение Маленкова и Молотова пошатнулось, а на Ворошилове начал сказываться преклонный возраст, появилась легенда, что Берия — самый близкий к Сталину человек, его наиболее доверенный соратник и защитник.
Политический фарс
Сталин поставил Берию во главе советского атомного проекта. Его важнейший вклад в создание бомбы: информация, собранная советскими шпионами в США и Великобритании — Фуксом, Мэем, Понтекорво, Розенбергами и другими, а также уран, добытый бериевскими заключенными и насильно мобилизованными рабочими в Восточной Германии, Чехословакии, и, возможно, сибирском Заполярье. Пока Андрей Жданов в Коминформе делал широковещательные заявления насчет Восточной Европы, Берия без лишнего шума оставил свой пост в полиции (к тому времени наркоматы переименовали в министерства, и она теперь называлась МВД), и занялся «оргвопросами» в странах-сателлитах, а также ситуацией в национальных республиках самого СССР.
Под его руководством целые народы были перемещены из приграничных районов вглубь СССР. Гигантский тюремный аппарат в Сибири принял миллионы депортированных иностранцев и расселил их по отдаленным уголкам страны, чтобы потом — в очередной раз демонстрируя сталинское «великодушие» — вернуть на родину. И страны, куда возвращались изгнанники, были зачастую за это благодарны. Эту тактику Сталин и Берия отточили на прежнем опыте. Затем он вернулся на прежний пост — министра внутренних дел.
Берия пользовался репутацией холодного, расчетливого политика, своеобразного интеллектуала. Однако содержание всех его речей и статей не говорит о том, что их автор — человек недюжинного ума. Часто он подыгрывал мрачным сталинским шуткам. Так, на одном банкете Сталин, сидевший рядом с Тито и Берией, повернулся к первому и спросил: «Сколько людей вы уничтожили в ходе вашей революции?» Пока Тито лихорадочно размышлял, что ответить, вождь обернулся к Берии: «А ты сколько народу уничтожил?» «Три миллиона», — спокойно произнес Берия.
Хотя он и получил звание маршала Советского Союза, Берия редко надевал мундир, и на публичных мероприятиях обычно становился чуть позади — невысокий, полный, в шляпе, надвинутой до самых холодных, бегающих глаз. В 1949 году, к пятидесятилетию, Берия получил орден Ленина; в постановлении о награждении юбиляра удостоили столь же неумеренных славословий, что он сам расточал в адрес Сталина. Заканчивалось оно словами: «Желаем Вам, наш боевой друг и товарищ, наш дорогой Лаврентий Павлович, многих лет здоровья и дальнейшей плодотворной работы». В списке людей, пользовавшихся в стране наибольшей ненавистью, он, вероятно, занимал второе место.
Первым признаком того, что дела у Лаврентия Берии пошли неважно, стал арест в январе прошлого года девяти московских врачей. Их обвинили в смерти главы Коминформа Андрея Жданова в 1948 году, и шефа Совинформбюро Алексея Щербакова в 1945 году, а также подготовке убийства советских лидеров; речь, естественно — хотя его имя не называлось — шла о Сталине. Утверждалось, что Министерство внутренних дел проявило преступную халатность. На какое-то время возникло ощущение, что Берию постигнет судьба Ягоды и Ежова.
Смена власти
Сталин, которого, по-видимому, недуги и мысли о собственной смерти одолевали настолько, что он поверил в историю о заговоре кремлевских врачей и согласился на их арест, скончался 5 марта этого года. Пятью месяцами раньше на XIX Съезде КПСС (он был созван внезапно, впервые за 13 лет) была утверждена новая структура власти. Сталин расширил круг высших руководителей: вместо Политбюро из 12 человек создавался Президиум из 25 членов, а состав ЦК был увеличен с 71 человека до 125 членов и 111 кандидатов. На следующий день после смерти Сталина появилось официальное сообщение о сокращении состава Президиума до 10 членов и 5 кандидатов. В течение нескольких недель сформировалась новая система партийно-государственного руководства: это был более узкий круг лиц, чем планировал Сталин. Будучи премьер-министром и председателем Президиума ЦК Маленков номинально возглавил и партию, и государство.
Выступая на похоронах Сталина, Маленков объявил, что страна будет проводить «политику международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами, политику, исходящую из ... возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической». Берия в своей речи пообещал, что «Советское Правительство будет заботливо и неустанно охранять их [граждан] права, записанные в Сталинской Конституции», и призвал «усилить ... бдительность» перед лицом врагов, надеющихся, что «понесенная нами тяжелая утрата приведет к разброду и растерянности в наших рядах».
За этим последовала серия тщательно дозированных жестов, призванных «ослабить гайки»: 1) Ворошилов подписал указ об амнистии людей, осужденных на небольшие сроки; 2) иностранцы, содержавшиеся в советских тюрьмах по обвинению в шпионаже, были выпущены на свободу; 3) были снижены розничные цены на 125 категорий потребительских товаров; 4) Министерство внутренних дел объявило, что «дело врачей» было сфабриковано, и выпустило докторов, несправедливо подвергнутых пыткам; 5) продолжавшаяся целый год «чистка» в Грузии была прекращена, в республике были назначены новый премьер и секретари ЦК; 6) коммунистическое руководство Северной Кореи заявило о готовности пойти на серьезные уступки для подписания соглашения о перемирии; 7) в Австрии и Восточной Германии произошел переход от военного к гражданскому управлению; 8) за неожиданными беспорядками в Восточной Германии 17 июня последовало признание совершенных ошибок и обещание облегчить положение восточных немцев; 9) в Латвии и на Украине произошли перестановки в партийном руководстве.
Степень влияния
Поскольку многие из этих акций, так или иначе, были связаны с полицией, иностранные наблюдатели приписывали их авторство Берии. Однако, если принять на веру объявленные на прошлой неделе обвинения в его адрес, выясняется, что его действия ограничивались кадровыми перетрясками в Грузии, на Украине и в Латвии, а также освобождением врачей. Поскольку «смягчение» общего курса СССР продолжилось и после его ареста (включая и наиболее серьезные на сегодняшний день «послабления» — в Венгрии), можно сделать вывод, что за этой политикой стоял не он. Был ли он против перемен? Ответ на этот вопрос, по сути, неважен. Все факты последних недель, да и предъявленные Берии обвинения свидетельствуют о том, что его падение стало исключительно результатом борьбы за власть в Кремле.
Свобода действий, предоставленная Берии Сталиным, и милости, которыми он осыпал шефа полиции, создавали у посторонних впечатление, будто в своем Министерстве внутренних дел Берия был полновластным хозяином. Однако убийца с таким «стажем», как Сталин, никогда бы не передал никому подобную власть. Очевидно, существовала некая «сверхполиция» — аппарат, управлявшийся непосредственно Сталиным и контролировавший важнейшие направления работы МВД. Такой аппарат был создан давно — в рамках Оргбюро ЦК и Комиссии партийного контроля, с помощью которых Сталин пришел к власти после смерти Ленина, превратившихся позднее в кремлевский «отдел кадров». Утверждается, что секретарем ЦК, курировавшим эту кадровую службу, в свое время стал бывший молодой помощник Ежова — Маленков. Вполне возможно, после кончины Сталина он сохранил контроль над этим аппаратом.
Чувствуя, что над его головой сгущаются тучи, и зная, что все предыдущие шефы советской тайной полиции покидали свой пост «вперед ногами», Берия, возможно, пытался маневрировать, создавая себе опору в Грузии, или даже проводя аресты среди высокопоставленных партийных функционеров. Ни один непосвященный сегодня не ответит на вопрос, насколько он контролировал собственное ведомство, но одно ясно — не настолько, чтобы обезопасить самого себя. Тот факт, что колонна танков, вероятно, служила подкреплением для группы, посланной его арестовать, еще не означает, что в устранении Берии была заинтересована армия — у его собственных элитных формирований бронетанковой техники вполне достаточно. В решающий момент Берия оказался не в состоянии контролировать собственных подчиненных. В результате Маленков не только номинально, но и реально возглавил партию и государство.
Кто же готовил арест Берии в самом Министерстве внутренних дел? Если традиции, свойственные этому ведомству, остаются в силе, то скорее всего речь идет о человеке, ставшим его преемником. Новым министром внутренних дел назначен генерал-полковник Сергей Никифорович Круглов, человек с непроницаемым лицом, долгое время игравший роль «связного» между министерством и Кремлем. В Ялте и Потсдаме Круглов обеспечивал охрану конференций Большой тройки — и был одним из очень немногих, кто имел прямой доступ к Сталину. На конференции в Сан-Франциско он же — сменив генеральскую форму на синий саржевый костюм и тупоносые ботинки — руководил телохранителями Молотова. Хотя карьера Круглова в полиции началась в 1938 году — тогда же, когда ведомство возглавил Берия, и генерал всегда казался «человеком Берии», Президиум ЦК (то есть Маленков) явно не сомневался в его лояльности.
В опубликованном в Правде заявлении по «делу Берии», где «великий Сталин» упоминается лишь один раз в конце, имя Маленкова не упомянуто вовсе — завеса анонимности сохраняется. Главный акцент делается на другом: «Сила нашего партийного и государственного руководства в его коллективности... Этот принцип полностью отвечает известным положениям Маркса о вреде и недопустимости культа личности». На это искушенный читатель, скептически воспринимающий советскую риторику, мог бы заметить: «Всякое руководство коллективно, но в одних случаях оно менее коллективно, чем в других».
Амбиции и терпение
Установив в компартии «демократический централизм», Ленин надеялся — хотя в последние годы жизни оптимизма у него явно поубавилось — предотвратить в дальнейшем установление личной диктатуры вроде его собственной. Добравшись до вершины власти с помощью искусных уловок и маневров, Сталин, на словах клянясь в верности принципу «демократического централизма», уничтожил всех сколько-нибудь выдающихся людей вокруг себя. Его окружение, никогда не забывавшее о смертельно опасных последствиях сталинской подозрительности, состояло из «маленьких людей», таких как раболепный Молотов или льстивый Берия. Сознавая это, Сталин искал преемников среди молодого поколения партийцев — то вознося их к власти и славе, то сталкивая с Олимпа. Именно таким человеком был Георгий Маленков — за одним существенным отличием. Более изворотливый, а возможно и более умный, чем другие, он научился ждать, молча принимать превратности судьбы: по сути, он усвоил уроки самого молодого Сталина, амбициозного и терпеливого.
Есть некоторые основания полагать, что в последние годы Маленков был в немилости у Сталина; однако старому диктатору не хватило времени, чтобы выбрать и подготовить кого-то из «молодежи». Рассчитывал ли он в ходе последних лихорадочных поисков преемника, который не промотает завоеванный им «капитал» на некий баланс власти? Может быть именно эта идея кроется за словами о «коллективном руководстве»? В условиях кровавого тоталитарного режима — который он создал собственными руками — подобная система была лишь плодом слабевшего рассудка. Ничто не могло помешать столь умному и прилежному ученику, как Маленков, досконально усвоившему «сталинский метод», уничтожить всех, кто стоит на его пути — будь то один, двое, или десять тысяч человек.
Из миллионов слов, произнесенных и написанных в связи с падением Берии, наиболее осторожным и разумным можно признать, в частности, вывод из доклада британской разведки на имя премьера Уинстона Черчилля: олигархическое правление («коллективное руководство») в России рушится. Борьба за власть идет не между четкими структурами, такими, как партия или полиция, а между высшими руководителями. И полицейский аппарат, переживший гибель своих предыдущих шефов, сегодня оказался в руках у Маленкова.
Один индийский политик выразил ту же мысль в более яркой форме: «В древней Индии каждый из Великих Моголов по восшествии на трон казнил всех родных и двоюродных братьев, опасаясь, что они могут бросить вызов его власти. Российские правители попросту следуют этому кровавому обычаю. Маленков начал истребление всех возможных наследников Сталина».
