La Croix: Впервые вы поставили «Вишневый сад» в 2001 году. С чем связано решение вернуться к нему?
Лев Додин: Эта пьеса не отпускает меня. Это одно из самых проницательных произведений Чехова, у него глубокие корни в истории. Он закончил его незадолго до смерти в 1904 году, за 13 лет до октябрьской революции. Он предчувствовал конец эпохи и ощущал, что как бы решительно ни были настроены на борьбу олигархия и интеллигенция, они все равно обречены. Сейчас мы живем в точно такой же период перемен. Наше общество очень близко к тому, о котором пишет Чехов.
— В чем нынешняя постановка отличается от той, что была 14 лет назад?
— В отличие от большинства современных произведений, которые говорят со зрителем прямо, классикам свойственно держать дистанцию, в результате чего их работы воспринимаются по-разному в зависимости от момента. Мир 2010-х годов не похож на мир перестройки. «Вишневый сад» тоже меняется. В первой постановке конец был если и не радостнее, то по крайней мере лиричнее. У меня был слегка романтический взгляд на пьесу и персонажей. Я не знал, что произойдет с Россией, но мог мечтать, надеяться.
Сейчас я все еще не знаю, что ждет нас в будущем, но опасаюсь худшего. В частности из-за усиления власти денег, о которой писал Чехов. Раньше деньги были для россиян более теоретическим понятием. У большинства их не было, они их не видели. Сейчас они повсюду. Предприниматели открывают офисы во дворцах. Театры скупают бизнесмены...
— Объясняет ли это определенную ностальгию по коммунистической эпохе в России?
— Эта ностальгия вполне реальна и касается не только старших поколений. Она охватила множество молодых людей, которые забыли или не знают историю. Они мистифицируют прошлое. От их восприятия коммунистических лет бросает в дрожь. Я сам помню эти времена и знаю, что все было не так. Но когда я рассказываю им о том, чему был сам свидетелем, они мне не верят. Они говорят, что я брежу!
— Вы разбили обреченный на исчезновение «Вишневый сад» не только на сцене, но и по всему театру. Означает ли это, что его ждет такая же судьба?
— Если взглянуть на то, как государство ведет себя с театром, как, впрочем, с любым другим видом искусства, не может не возникнуть беспокойство. Оно не только ничего не предпринимает, чтобы помешать исчезновению театров, а наоборот лишь способствует этому. Культура, то есть основа цивилизации, не представляет для него интереса.
Что касается актеров, тут все больше набирает обороты одно тревожное явление: звездность. Чтобы остаться самими собой, им нужно проявить небывалую отвагу. Именно это я стараюсь им привить в Малом театре. Я понимаю, что такая подготовка и борьба — отчаянные шаги. Но они необходимы.
— Все актеры, которые играют в ваших спектаклях, окончили училище при Малом театре. Как вы с ними работаете?
— Мы образуем группу. Все они не играют в каждом моем спектакле. Они могут работать где-то еще, сниматься в кино. Но когда они тут, они должны обязательно присутствовать на всех репетициях. Они говорят о себе, своей жизни, личных переживаниях. Отталкиваясь от этого взаимодействия, они импровизируют. Сценарий постановки может меняться до самой премьеры. Главное, чтобы они не зацикливались на анализе произведения и их персонажей. Они должны искать в глубине самих себя смысл того, что пытается выразить спектакль.
Мы никогда не работаем беспрерывно. Репетиции перемежаются перерывами, которые дают подключиться бессознательному. И когда мы вновь возвращаемся к работе, то видим, что не годится в постановке или подходе к персонажу вне зависимости от его значимости. В каждом скрывается целый мир. Как в жизни. Не бывает больших или маленьких людей.
— Такая манера работы означает большое личностное участие в спектаклях. То отчаяние, что ощущается в «Вишневом саду», принадлежит вам?
— Каждый спектакль — это в некотором роде отражение тебя самого. Размышлять о постановке значит размышлять о себе. Поэтому мое присутствие в «Вишневом саду» действительно весьма ощутимо. Но я не чувствую отчаяния. Пока мы в силах думать о том, что говорит нам произведение, у нас остается надежда. Хотя это и не отменяет пессимизма. Оптимисты зачастую просто боятся быть пессимистами... Пессимисты же яснее видят мир, они смелее. Они могут быть неудобными. При советской власти величайших писателей критиковали, называя их пессимистами...
